Неточные совпадения
— И неправда! И поскорей не
думайте больше так! — сказала Кити. — Я тоже была
о нем очень низкого мнения, но это, это — премилый и удивительно
добрый человек. Сердце у него золотое.
«А мне пусть их все передерутся, —
думал Хлобуев, выходя. — Афанасий Васильевич не глуп. Он дал мне это порученье, верно, обдумавши. Исполнить его — вот и все». Он стал
думать о дороге, в то время, когда Муразов все еще повторял в себе: «Презагадочный для меня человек Павел Иванович Чичиков! Ведь если бы с этакой волей и настойчивостью да на
доброе дело!»
— Я все
думаю о том, какой бы из вас был человек, если бы так же, и силою и терпеньем, да подвизались бы на
добрый труд и для лучшей <цели>!
«Какой он
добрый и как нас любит, а я мог так дурно
о нем
думать!»
Когда я теперь вспоминаю его, я нахожу, что он был очень услужливый, тихий и
добрый мальчик; тогда же он мне казался таким презренным существом,
о котором не стоило ни жалеть, ни даже
думать.
Самгин пожелал ему
доброй ночи, ушел в свою комнату, разделся и лег, устало
думая о чрезмерно словоохотливых и скучных людях,
о людях одиноких, героически исполняющих свой долг в тесном окружении врагов,
о себе самом,
о себе думалось жалобно, с обидой на людей, которые бесцеремонно и даже как бы мстительно перебрасывают тяжести своих впечатлений на плечи друг друга.
«Что это она вчера смотрела так пристально на меня? —
думал Обломов. — Андрей божится, что
о чулках и
о рубашке еще не говорил, а говорил
о дружбе своей ко мне,
о том, как мы росли, учились, — все, что было хорошего, и между тем (и это рассказал), как несчастлив Обломов, как гибнет все
доброе от недостатка участия, деятельности, как слабо мерцает жизнь и как…»
Сидишь, не заботясь, не
думая ни
о чем, знаешь, что около тебя есть человек… конечно, немудрый, поменяться с ним идеей нечего и
думать, зато нехитрый,
добрый, радушный, без претензий и не уязвит тебя за глаза!
— То есть ты подозреваешь, что я пришел склонять тебя остаться у князя, имея в том свои выгоды. Но, друг мой, уж не
думаешь ли ты, что я из Москвы тебя выписал, имея в виду какую-нибудь свою выгоду?
О, как ты мнителен! Я, напротив, желая тебе же во всем
добра. И даже вот теперь, когда так поправились и мои средства, я бы желал, чтобы ты, хоть иногда, позволял мне с матерью помогать тебе.
Все жили только для себя, для своего удовольствия, и все слова
о Боге и
добре были обман. Если же когда поднимались вопросы
о том, зачем на свете всё устроено так дурно, что все делают друг другу зло и все страдают, надо было не
думать об этом. Станет скучно — покурила или выпила или, что лучше всего, полюбилась с мужчиной, и пройдет.
«Да,
о чем, бишь, я
думал? — спросил себя Нехлюдов, когда все эти перемены в природе кончились, и поезд спустился в выемку с высокими откосами. — Да, я
думал о том, что все эти люди: смотритель, конвойные, все эти служащие, большей частью кроткие,
добрые люди, сделались злыми только потому, что они служат».
Наблюдайте,
думайте, читайте тех, которые говорят вам
о чистом наслаждении жизнью,
о том, что человеку можно быть
добрым и счастливым.
Но эти люди, которые будут с самого начала рассказа
думать про моих Веру Павловну, Кирсанова, Лопухова: «ну да, это наши
добрые знакомые, простые обыкновенные люди, как мы», — люди, которые будут так
думать о моих главных действующих лицах, все-таки еще составляют меньшинство публики.
— Да вы как будто сомнительно говорите, Карл Яковлич. Вы
думаете, что Катя задумчива, так это оттого, что она жалеет
о богатстве? Нет, Карл Яковлич, нет, вы ее напрасно обижаете. У нас с ней другое горе: мы с ней изверились в людей, — сказал Полозов полушутливым, полусерьезным тоном, каким говорят
о добрых, но неопытных мыслях детей опытные старики.
Автору не до прикрас,
добрая публика, потому что он все
думает о том, какой сумбур у тебя в голове, сколько лишних, лишних страданий делает каждому человеку дикая путаница твоих понятий.
«Однако же — однако же», —
думает Верочка, — что такое «однако же»? — Наконец нашла, что такое это «однако же» — «однако же он держит себя так, как держал бы Серж, который тогда приезжал с
доброю Жюли. Какой же он дикарь? Но почему же он так странно говорит
о девушках,
о том, что красавиц любят глупые и — и — что такое «и» — нашла что такое «и» — и почему же он не хотел ничего слушать обо мне, сказал, что это не любопытно?
Сколько есть на свете барышень,
добрых и чувствительных, готовых плакать
о зябнущем щенке, отдать нищему последние деньги, готовых ехать в трескучий мороз на томболу [лотерею (от ит. tombola).] в пользу разоренных в Сибири, на концерт, дающийся для погорелых в Абиссинии, и которые, прося маменьку еще остаться на кадриль, ни разу не
подумали о том, как малютка-форейтор мерзнет на ночном морозе, сидя верхом с застывающей кровью в жилах.
Но, как назло княгине, у меня память была хороша. Переписка со мной, долго скрываемая от княгини, была наконец открыта, и она строжайше запретила людям и горничным доставлять письма молодой девушке или отправлять ее письма на почту. Года через два стали поговаривать
о моем возвращении. «Эдак, пожалуй, каким-нибудь
добрым утром несчастный сын брата отворит дверь и взойдет, чего тут долго
думать да откладывать, — мы ее выдадим замуж и спасем от государственного преступника, человека без религии и правил».
—
Добро ты, одноглазый сатана! — вскричала она, приступив к голове, который попятился назад и все еще продолжал ее мерять своим глазом. — Я знаю твой умысел: ты хотел, ты рад был случаю сжечь меня, чтобы свободнее было волочиться за дивчатами, чтобы некому было видеть, как дурачится седой дед. Ты
думаешь, я не знаю,
о чем говорил ты сего вечера с Ганною?
О! я знаю все. Меня трудно провесть и не твоей бестолковой башке. Я долго терплю, но после не прогневайся…
И к Русакову могли иметь некоторое применение стихи, поставленные эпиграфом этой статьи: и он имеет
добрые намерения, и он желает пользы для других, но «напрасно просит
о тени» и иссыхает от палящих лучей самодурства. Но всего более идут эти стихи к несчастным, которые, будучи одарены прекраснейшим сердцем и чистейшими стремлениями, изнемогают под гнетом самодурства, убивающего в них всякую мысль и чувство.
О них-то
думая, мы как раз вспоминали...
По вечерам солдат любил посидеть где-нибудь у огонька и
подумать про себя. Нейдут у него с ума скиты и — кончено, а Мосей еще подбавляет — и
о Заболотье рассказал, и об Анбаше, и
о Красном Яре. Много
добра по скитам попрятано…
Он просит сказать
доброму своему Егору Антоновичу, что он совершенно ожил, читая незабвенные для него строки, которыми так неожиданно порадован был 10 сего месяца. Вы узнаете, что верный вам прежний Jeannot [Иванушка — семейное и лицейское прозвище Пущина.] все тот же; что он не охлажден тюрьмою, с тою же живостью чувствует, как и прежде, и сердцем отдохнул при мысли, что
добрый его старый директор с высот Уральских отыскивал отдаленное его жилище и думу
о нем
думал.
Несколько дней тому назад я получил,
добрая Марья Николаевна, ваше письмо от 20 октября. Спасибо вам, что вы мне дали отрадную весточку
о нашем больном. Дай бог, чтоб поддержалось то лучшее, которое вы в нем нашли при последнем вашем посещении. Дай бог, чтоб перемена лечения, указанная Пироговым, произвела желаемый успех! Мне ужасно неловко
думать, что Петр, юнейший между нами, так давно хворает и хандрит естественным образом: при грудных болезнях это почти неизбежное дело.
Мрачно мне было
думать и теперь мрачно думается
о доброй Марье Александровне.
Верно, мысли паши встретились при известии
о смерти
доброго нашего Суворочки. Горько мне было убедиться, что его нет с нами, горько
подумать о жене и детях. Непостижимо, зачем один сменен, а другой не видит смены? — Кажется, меня прежде его следовало бы отпустить в дальнюю, бессрочную командировку.
Благодарю тебя, любезный друг Иван, за
добрые твои желания — будь уверен, что всегда буду уметь из всякого положения извлекать возможность сколько-нибудь быть полезным. Ты воображаешь меня хозяином — напрасно. На это нет призвания, разве со временем разовьется способность; и к этому нужны способы, которых не предвидится. Как бы только прожить с маленьким огородом, а
о пашне нечего и
думать.
— И не кажи лучше. Сказываю тебе: живу, як горох при дорози: кто йда, то и скубне. Э! Бодай она неладна була, ся жисть проклятая, як
о ней
думать. От пожалел еще господь, что жену дал
добрую; а то бы просто хоть повеситься.
То есть, клянусь вам обоим, будь он зол со мной, а не такой
добрый, я бы и не
думал ни
о чем.
— Полно, Ваня, оставь, — прервала она, крепко сжав мою руку и улыбнувшись сквозь слезы. —
Добрый,
добрый Ваня!
Добрый, честный ты человек! И ни слова-то
о себе! Я же тебя оставила первая, а ты все простил, только об моем счастье и
думаешь. Письма нам переносить хочешь…
Говорили
о молоке, но мать чувствовала, что они
думают о другом, без слов, желая Софье и ей
доброго, хорошего. Это заметно трогало Софью и тоже вызывало у нее смущение, целомудренную скромность, которая не позволила ей сказать что-нибудь иное, кроме тихого...
— Милый Ромочка! Милый,
добрый, трусливый, милый Ромочка. Я ведь вам сказала, что этот день наш. Не
думайте ни
о чем, Ромочка. Знаете, отчего я сегодня такая смелая? Нет? Не знаете? Я в вас влюблена сегодня. Нет, нет, вы не воображайте, это завтра же пройдет.
Александров внимательно рассматривал лицо знаменитого поэта, похожее на кукушечье яйцо и тесной раскраской и формой. Поэт понравился юноше: из него, сквозь давно наигранную позу, лучилась какая-то
добрая простота. А театральный жест со столовым ножом Александров нашел восхитительным: так могут делать только люди с яркими страстями, не боящиеся того, что
о них скажут и
подумают обыкновенные людишки.
Подойдя к окну своей спальни, он тихо отпирал его и одним прыжком прыгал в спальню, где, раздевшись и улегшись, засыпал крепчайшим сном часов до десяти, не внушая никакого подозрения Миропе Дмитриевне, так как она знала, что Аггей Никитич всегда любил спать долго по утрам, и вообще Миропа Дмитриевна последнее время весьма мало
думала о своем супруге, ибо ее занимала собственная довольно серьезная мысль: видя, как Рамзаев — человек не особенно практический и расчетливый — богател с каждым днем, Миропа Дмитриевна вздумала попросить его с принятием, конечно, залогов от нее взять ее в долю, когда он на следующий год будет брать новый откуп; но Рамзаев наотрез отказал ей в том, говоря, что откупное дело рискованное и что он никогда не позволит себе вовлекать в него своих
добрых знакомых.
— Атаман, — сказал он вдруг, — как
подумаю об этом, так сердце и защемит. Вот особливо сегодня, как нарядился нищим, то так живо все припоминаю, как будто вчера было. Да не только то время, а не знаю с чего стало мне вдруг памятно и такое,
о чем я давно уж не
думал. Говорят, оно не к
добру, когда ни с того ни с другого станешь вдруг вспоминать, что уж из памяти вышиб!..
А тут еще Джон и рассказы Борка
о Мозесе… «Чего
доброго, —
думал Матвей, — ведь в этом Содоме никто не смотрит за такими делами.
Мы, все христианские народы, живущие одной духовной жизнью, так что всякая
добрая, плодотворная мысль, возникающая на одном конце мира, тотчас же сообщаясь всему христианскому человечеству, вызывает одинаковые чувства радости и гордости независимо от национальности; мы, любящие не только мыслителей, благодетелей, поэтов, ученых чужих народов; мы, гордящиеся подвигом Дамиана, как своим собственным; мы, просто любящие людей чужих национальностей: французов, немцев, американцев, англичан; мы, не только уважающие их качества, но радующиеся, когда встречаемся с ними, радостно улыбающиеся им, не могущие не только считать подвигом войну с этими людьми, но не могущие без ужаса
подумать о том, чтобы между этими людьми и нами могло возникнуть такое разногласие, которое должно бы было быть разрешено взаимным убийством, — мы все призваны к участию в убийстве, которое неизбежно, не нынче, так завтра должно совершиться.
— Вò нашел
о чем толковать! — сказал Лукашка, видимо
думая о другом: — дряни-то!
Добро бы из станицы на ночь выгонял, обидно бы было. Там погуляешь, а тут что? Что на кордоне, что в секрете, всё одно. Эка ты!..
— Вот то-то, любезнейший; с конца
добрые люди не начинают. Прежде, нежели цидулки писать да сбивать с толку, надобно бы
подумать, что вперед; если вы в самом деле ее любите да хотите руки просить, отчего же вы не позаботились
о будущем устройстве?
Мой
добрый гений Аграфена Петровна сама уложила мои вещи, покачивая головой над их скудным репертуаром. Она вообще относилась ко мне, как к ребенку, что подавало повод к довольно забавным сценам. Мне даже нравилось подчиняться чужой воле, чтобы только самому ничего не решать и ни
о чем не
думать. Это был эгоизм безнадежно больного человека. Ухаживая за мной, Аграфена Петровна постоянно повторяла...
Одни с соболезнованием покачивали головами и жалели, что столько
добра за бесценок пойдет, а большинство
думало только
о себе, облюбовывая что-нибудь подходящее.
О нет, Аллочка, так нельзя, милая! Я к вам
добром, а вы мне отвечаете холодом. Это не годится. И дело не в пятистах рублях. Мало ли кто кому должен. Дело в тоне. Вот если бы вы пришли ко мне, сказали бы просто и дружелюбно: Зоя, дела мои паршивы, мы бы вместе
подумали, как выпутаться из них… Но вы вошли ко мне как статуя свободы. Я, мол, светская дама, а ты Зоя-коммерсантка, портниха. Ну, а если так, я плачу тем же.
Несчастливцев. Когда я посылал эти четки, я
думал: «
Добрая женщина, ты возьмешь их в руки и будешь молиться.
О, помяни меня в твоих святых молитвах!»
Молча он
думал о чем-то хорошем и веселом, и
добрая, благодушная улыбка застыла на его лице.
Он
думал о своей невесте,
о своей милой,
доброй, святой Татьяне, и как чиста, благородна, как правдива казалась она ему!
Гражданка и мать, она
думала о сыне и родине: во главе людей, разрушавших город, стоял ее сын, веселый и безжалостный красавец; еще недавно она смотрела на него с гордостью, как на драгоценный свой подарок родине, как на
добрую силу, рожденную ею в помощь людям города — гнезда, где она родилась сама, родила и выкормила его.
— Она говорила очень много и горячо, а я слушал и
думал: «Так, синьора!» Я видел ее не в первый раз, и ты, конечно, знаешь, что никто не мечтает
о женщине горячее, чем солдат. Разумеется, я представлял ее себе
доброй, умной, с хорошим сердцем, и в то время мне казалось, что дворяне — особенно умны.
— Или —
думал: «Поживем немного, я буду тебя любить, сколько ты захочешь, а потом ты дашь мне денег на лодку, снасти и на кусок земли, я ворочусь тогда в свой
добрый край и всегда, всю жизнь буду хорошо помнить
о тебе…»
— Ела я и всё
думала про Перфишкину дочку… Давно я
о ней
думаю… Живёт она с вами — тобой да Яковом, — не будет ей от того
добра,
думаю я… Испортите вы девчонку раньше время, и пойдёт она тогда моей дорогой… А моя дорога — поганая и проклятая… не ходят по ней бабы и девки, а, как черви, ползут…
После уж от Васи я узнал все. «Адамовой головой» кто-то со злости назвал Анну Николаевну,
о чем до этого случая никто не знал. Действительно, бледная, с большими темными, очень глубоко сидящими
добрыми глазами и с совершенно вдавленным носом, она была похожа издали на череп. Судя по лицу, можно было
думать, что это результат известной болезни, но ее прекрасный голос сразу опровергал это подозрение.
А между тем Юлинька никак не могла полюбить своего мужа, потому что женщины ее закала не терпят, даже презирают в мужчинах характеры искренние и
добрые, и эффектный порок для них гораздо привлекательнее; а
о том, чтобы щадить мужа, хоть не любя, но уважая его, Юлинька, конечно, вовсе и не
думала: окончив одну комедию, она бросалась за другою и входила в свою роль.